
Зрение у меня не то, чтобы плохое, а, прямо скажем, херовое. То есть если бы я захотел себе сделать инвалидность, ее бы мне, скорее всего, дали. При этом слепота моя, откровенно говоря, избирательная. Вот как у некоторых глухота бывает избирательная, так у меня слепота, да. Листок какой узорчатый в траве разглядеть или еще что занятное – это я завсегда. А вот мутотень всякую неинтересную я в упор не вижу. Пятно на обоях, мусор на полу, трещины на потолке – где? Какие? Ой, да что вы говорите? А я и не заметил. Подозреваю, что, по крайней мере, изначально (до того, как пошли изменения уже на физиологическом уровне), близорукость моя была психосоматическая. Слишком много было вокруг неинтересной мутотени, которая чересчур нагло лезла в глаза. А так есть клевая отмазка: а я не вижу! Не вижу, ясно?
Правда, в детстве эта отмазка почему-то не канала (в отличие от регулярных простуд, которые на редкость удачно сокращали мне сроки пребывания в школе). Скидок на близорукость мне никто давать не собирался. Поэтому любая уборка, то же мытье окон, будь то в школе или дома, выглядели так: я оттирал это гребаное окно, как мог, заранее зная, что сейчас придет мама или учительница и скажет: «А вот тут что за разводы? Вот тут, тут, посмотри внимательней! А ну-ка, протри еще разок!» И так раза два-три. Угадайте, люблю ли я мыть окна? Правильно. Ненавижу.
И тут! До меня дошло! Что можно окно отмывать не до зеркального блеска без единого пятнышка, а ровно настолько, насколько надо мне, чтобы без помех любоваться окружающим пейзажем. А всех, кто ткнет меня носом в «тут и тут», посылать подальше. У Глюка-то дома все еще проще: в его семействе грязных окон вообще никто не замечает, так что я – единственный, кому надо их мыть (а то летом рассветы смотреть неудобно). Как хочу, так и мою!