(no subject)

Говорят, в городе всегда шумно. Ну, не знаю, смотря в каком, смотря где. У нас в центре есть такое время, где-то после трех часов ночи, когда становится абсолютно тихо. Как в деревне. Нет, даже тише: в деревне то счетчик за стенкой жужжит, то холодильник загремит почище трактора, а тут – полная тишина. До звона в ушах. Как в пещере. И вот в этой тишине просыпается под окном какая-то птичка. Сначала она минут десять издает такие звуки, как будто кто-то постукивает ложечкой по треснутому блюдцу. “Ти. Ти. Ти. Ти”. Это она распевается. Потом песенка становится разнообразнее. “Ти-рю-ти-ти! Ти-рю-рю-ти-ти! Ти-рю-тиу-тиу-ти-ти!” Попоет минут десять, и умолкает. В центре Москвы. В три часа ночи. В конце ноября. Сумасойти. Специальная птица для одиноких полуночников.

(no subject)

Говорят, в городе всегда шумно. Ну, не знаю, смотря в каком, смотря где. У нас в центре есть такое время, где-то после трех часов ночи, когда становится абсолютно тихо. Как в деревне. Нет, даже тише: в деревне то счетчик за стенкой жужжит, то холодильник загремит почище трактора, а тут – полная тишина. До звона в ушах. Как в пещере. И вот в этой тишине просыпается под окном какая-то птичка. Сначала она минут десять издает такие звуки, как будто кто-то постукивает ложечкой по треснутому блюдцу. “Ти. Ти. Ти. Ти”. Это она распевается. Потом песенка становится разнообразнее. “Ти-рю-ти-ти! Ти-рю-рю-ти-ти! Ти-рю-тиу-тиу-ти-ти!” Попоет минут десять, и умолкает. В центре Москвы. В три часа ночи. В конце ноября. Сумасойти. Специальная птица для одиноких полуночников.

(no subject)

У Глюка в квартире развелась какая-то летучая дрянь. Покрупнее дрозофилы, помельче настоящей платяной моли – говорят, крупяная моль. Ничего на столе оставить нельзя: чашка с чаем, банка с компотом – через несколько часов все будет набито этой молью. Глюк с Ольгой бесятся – они терпеть не могут назойливых летучих тварей. Шахид страдает. Добыча! Ну добыча же! Временами он не выдерживает, и принимается бешено гоняться за молью, подпрыгивая на месте всеми четырьмя лапами, как мячик. Но эта добыча для него чересчур шустрая (а поймаешь – и не заметишь: она сразу рассыпается в пыль, и остается только грязное пятно, серое на сером). Поэтому Шахид ужасно страдает. Глюк раз видел, как он точил когти о косяк, и страдальчески следил за неуловимой молью, порхающей вокруг. А как-то раз ночью Глюк сидит, вдруг слышит -–стонет кто-то. Жутко так стенает: “Ы-и… Ы-и…” Глюк думал, мать прихватило, совсем ей плохо… Глядь - а это Шахид лежит на Ольгином кресле, смотрит на моль – и страдает, страдает…

(no subject)

У Глюка в квартире развелась какая-то летучая дрянь. Покрупнее дрозофилы, помельче настоящей платяной моли – говорят, крупяная моль. Ничего на столе оставить нельзя: чашка с чаем, банка с компотом – через несколько часов все будет набито этой молью. Глюк с Ольгой бесятся – они терпеть не могут назойливых летучих тварей. Шахид страдает. Добыча! Ну добыча же! Временами он не выдерживает, и принимается бешено гоняться за молью, подпрыгивая на месте всеми четырьмя лапами, как мячик. Но эта добыча для него чересчур шустрая (а поймаешь – и не заметишь: она сразу рассыпается в пыль, и остается только грязное пятно, серое на сером). Поэтому Шахид ужасно страдает. Глюк раз видел, как он точил когти о косяк, и страдальчески следил за неуловимой молью, порхающей вокруг. А как-то раз ночью Глюк сидит, вдруг слышит -–стонет кто-то. Жутко так стенает: “Ы-и… Ы-и…” Глюк думал, мать прихватило, совсем ей плохо… Глядь - а это Шахид лежит на Ольгином кресле, смотрит на моль – и страдает, страдает…