(no subject)

Ольга в последний раз виделась с моей матушкой лет пять назад, когда ездила ко мне на Селигер. Матушка произвела на ребенка настолько сильное впечатление, что с тех пор Ольга наотрез отказывалась с нею общаться, и даже когда мы с ней заезжали ко мне домой, если матушка была дома, Ольга ко мне в квартиру не поднималась, а оставалась ждать меня на качелях во дворе. Но фиаско с линзами ее так огорчило, что она даже согласилась поговорить с моей матерью о йоговской гимнастике для глаз (в принципе, такую близорукость, как у нее, гимнастикой убрать вроде бы действительно реально, а времени она отнимать будет никак не больше, чем ежедневная возня с линзами). Перед отъездом в Казань мы пришли с рюкзаками ко мне домой (надо было забрать кое-какие парадные шмотки), я представил Ольгу как «Ольгу Андреевну» (есть у меня привычка по приколу близких знакомых любого возраста называть по имени-отчеству), объяснил матери ситуацию и полез рыться в шкафу, а Ольга пошла беседовать с матушкой. Слышу: че-то матушка такая вежливая с ней, все «на вы» да «на вы»… Ольга тоже вежливо разговаривает, но это-то понятно: она в последние полгода наконец-то научилась не хамить не нравящимся взрослым, - но матушка! Никогда за ней такой подчеркнутой любезности не водилось.

Загадка разрешилась по возвращении, когда мы с поезда ввалились ко мне всей толпой. Оказывается, матушка, которой Ольга была представлена по имени-отчеству, приняла ее за другую нашу знакомую, вполне уже взрослую даму, и только увидев нас всех вместе, она сообразила, что это за Ольга Андреевна такая. Ольгу-то она помнила круглощекой, голубоглазой и белокурой девочкой-припевочкой из тех, каких художники во все времена любили рисовать на конфетных коробках. А сейчас это довольно высокая и стройная мрачноватая барышня, и поди пойми, четырнадцать ей или двадцать четыре. При постоянном общении не замечаешь, как сильно они меняются с возрастом. Внешне, я имею в виду. Внутренняя-то разница просто-таки бросается в глаза.