(no subject)

[kot_kam]

Идея о том, что российская деревня загибается и вот-вот (максимум через поколение) загнется совсем, не нова. С ней носились еще писатели-деревенщики, писавшие об этом в те времена, когда мы все пешком под стол ходили. Похоже, этой идее суждена такая же долгая жизнь, как идее о том, что молодежь пошла никудышная и мир в связи с этим катится в тартарары. Меня на эту тему сильно утешил прошлогодний пост Олега Дивова, на который я наткнулся случайно, читая их с женой дневник. Дивову я на этот счет доверяю как-то больше, чем себе: он в деревне вырос и до сих пор с деревенскими общается, как вот я с вами; я же с деревенскими соседями общаюсь на уровне «здрасте - до свидания», как и с любыми цивилами, а со своими сверстниками, с которыми я рос в деревне, по ряду причин предпочел бы не встречаться вообще. Но в целом то, что я знаю, более или менее подтверждает выводы Дивова. Он писал, что всегда есть деревни, которые загибаются, и одновременно есть деревни, которые если не процветают, то крепко стоят на ногах. И это правда. У нас на Селигере разделение наблюдается более или менее четко, в зависимости от того, насколько близко деревня стоит к Селигеру, и сколько в ней дачников. В живописных местах по берегам Селигера деревни в основном загибаются. В нашей деревне, к примеру, семья с детьми – одна, коров осталось – две, жилых домов зимой остается штук двенадцать (а деревня была огромная!) Дело у мужиков одно: строить дома для дачников. Кто участвует в строяке – живет богато; кто не участвует – лапу сосет. Своим хозяйством народ жить отвык: возни с коровой много, молоко киснет, проще в автолавке купить пакет долгоиграющего. Даже куры только в одном доме, а гусей и уток вообще никто не держит. В земле ковыряться всех ломает: тверская земля неблагодарная, песок да камни (ледниковая морена), а перед носом все время дачники маячат, сытые и в шоколаде. Конечно, дачник зимой в городе за свои деньги тоже пашет будь здоров, но все-таки отдача городского и сельского труда несоизмерима: сколько мужик ни паши, а лопатой да косой на ТАКУЮ машину и ТАКОЙ катер не напашешь. Отсюда – жуткая зависть, и стремление спереть у дачника все, что плохо лежит. В то же время в деревне Заплавье, куда автобус не ходит, а своим ходом семь км, дачников меньше, и народ посправней будет, похозяйственнее: и коровы у них, и куры-овцы, и огороды не пустуют. В деревнях, которые стоят вдали от Селигера, дела обстоят, видимо, еще лучше.
Но власти при этом делают все, чтобы дела лучше не становились. Вот, к примеру, укрупнили административные единицы. Раньше сельсовет был в Мошенке, за семнадцать километров; теперь наш и противоположный берег объединили, и за какой-нибудь справкой надо ехать аж в Свапуще – а это от нас, считай, километров шестьдесят, если сушей! Ближайший от нас административный центр был в Соснице. Это минут пятнадцать-двадцать на лодке, а сушей – те же шестнадцать км. Но там была почта, школа, клуб с библиотекой, магазин, фельдшерский пункт (единственное на много километров место, где можно было хоть таблетку какую купить). Почту – закрыли, школу – закрыли, клуб – сгорел. Из всей цивилизации остался магазин – и, возможно, фельдшерский пункт (не знаю точно). Спасибо еще, бизнесмен какой-то купил полуостров Вятку с бывшим помещичьим имением, намереваясь устроить там что-то типа базы отдыха для богатых, и по этому поводу построил новую церковь (прошлым летом освятили). Но это больше для старушек радость, а одним хлебом духовным сыт тоже не будешь. В целом же сделано все, чтобы тот берег просто вымер – оттуда дети в школу даже ездить не могут, потому что у них автобус ходит раз в два дня, а не каждый день, как у нас.